Фоторепортер Дмитрий Беляков ходил вместе с осетинскими ополченцами на зачистки грузинских сел — он видел и трагедию осетинского народа, и его гнев. Российские военные утверждают, что на зачистки близлежащих к Цхинвалу сел были отправлены именно ополченцы, потому что большая часть грузинского мирного населения оттуда уже ушла — так последствий мести могло быть меньше. А мести осетинских ополченцев в Грузии боятся больше, чем русских танков
Яростный лай пса, рвущего цепь возле дома, рев движка бэтээра, короткая пулеметная очередь, пронзительный собачий визг.
— Заза-зараза! На хрена ты собаку убил?
Хмурый Заза пробурчал:
— Она была ГРУЗИНСКОЙ.
Югоосетинские ополченцы вышли на зачистку грузинских сел, которые вплотную примыкали к югоосетинским. Искали «диверсантов и мародеров». Что сказать? Диверсантов в селах не было, а мародерством занимались сами осетины, вынося из домов все подряд. Попутно дома жгли. Всю округу застилал густой черный дым. В деревне Кехви сожгли кинотеатр и супермаркет электроники, в Эвневи — школу.
Бэтээр приветливо распахнул свое бронированное нутро, обнаруживая вырванные с мясом спутниковые тарелки, коробки с хрусталем и ящики с пивом — бери что хочешь. Я взял себе бутылку кока-колы. Может, бог простит: жарко.
— Эй, братан, ты знаешь, что ты пидор? Знаешь? Ты щас будешь у меня валяться, как вот эти вот твои друзья, такие же пидоры!
Хмурый, помятый парень, стоя в кузове грузовика, заваленного трупами убитых грузинских солдат, с трудом удерживал равновесие на ходу. Сержант Руслан из Осетинских добровольческих сил (ополченец) беззлобно стращал его:
— Вот разгрузим труповозку, шлепну тебя. Ты мне правду сказать не хочешь. Где твои документы? Где твое оружие?
Пленный грузин отвечал по-русски:
— Я не воевал. Я по хозяйственной части. Я на кухне работал, в обозе…
Пленного, таскавшего раздувшиеся тела убитых из кузова грузовика, вырвало возле груды страшно смердящих трупов с обгоревшими конечностями. Он виновато посмотрел на меня и сказал:
— Извините. Вы можете отойти? Я щас вот этот буду скидывать из кузова, а он может лопнуть, и тогда вас забрызгает…
На базе ополченцев еще трое измученных пленных мужиков, сидя на краю бассейна, тряслись от страха. Руслан подошел к одному и с размаха ударил его в ухо.
— Пидор! Ты вспомнил, где твои документы? Правду мне скажи! Правду! Или щас вот в этом бассейне будешь плавать с пулей в башке, клянусь!
Мужик трясся, но упорно стоял на своем:
— Я не из армии. Я строитель из Тамарашени. Мы строили тут гараж для одного человека, а война началась, человек пропал, дом его сгорел, наши документы тоже сгорели…
Сержант продолжал экзекуцию, не обращая внимания на то, что я ее снимаю. Его друзья спросили меня:
— Зачем снимаешь, как его бьют?
— А зачем вы его бьете? Чтобы я снимал?
— Не-ет!
— Тогда прекратите: он же старик, он совершенно безвреден. Какой из него солдат?
Один из ополченцев миролюбиво предложил избитому воду и кинул натовский паек в зеленой упаковке:
— Made in USA! Жри!
Вонь от лопающихся на жаре трупов была нестерпимой. В некоторых местах Цхинвала от этого смрада слезились глаза. Тела убитых валялись повсюду рядом со сгоревшей техникой. Они превратились в часть пейзажа. На них никто не обращал внимания.
Возле здания университета я наткнулся на преподавателя.
— Я здесь математику читал. Вот деканат. Вот мой кабинет. Вот здесь мы зачеты принимали. Все сгорело. Вся наука…
Цхинвал серьезно разрушен. Нет, его нельзя назвать Сталинградом или Грозным, и серьезно преувеличивают те политики, которые кричат, что город стерли с лица земли. Но за два дня боев выгорели три квартала: все административные здания, ГУВД, мэрия, парламент — все сгорело.
Самое страшное впечатление оставляет улица Тельмана. Еще горячие, дымящиеся руины с черными дырами мертвых окон. Обалдевшие от ужаса бродячие собаки жмутся по углам, высунув на жаре языки, жалобно скуля и тщетно пытаясь найти хоть немного воды, которой в высохшем на солнце городе нет, так же как нет электричества, продуктов и самой надежды на разумное и внятное будущее. Или это мне кажется? Давно уже я не видел такой степени отчаяния и незаслуженно жестокой, особенно для стариков, реальности.
Вот двое: Вадим и Нанули Лалиевы из Цхинвала. Дом их накрыло «Градом». Жить негде. Уничтожено имущество, нажитое за всю жизнь. Вот Юза Хасиева из села Цунар, что на самой границе с Грузией. Грузины вынесли из дома все что можно, даже детские игрушки, помимо, разумеется, телевизора, DVD, ювелирных украшений и денег. Жалко имущества? Нет, страшно пережить на склоне лет такое унижение.
— На моей улице Коста Хетагурова погибли две моих соседки — раненые, не смогли выбраться из горящего дома и погибли. Все, что осталось от них, собрали в две сумки да так и закопали. Неужели Саакашвили надеется на прощение и возможность совместной жизни после всего того, что произошло?
— Меня Николай Шаназаров зовут. Я подполковник милиции. Когда грузины на танках на нас поперли, я своего соседа попросил о помощи — семью эвакуировать. Жену и четверых детей. Тогда я Альбину видел живой последний раз. Ей было 13 лет.
— Меня Гурам зовут. Я его семью повез. Думал, поедем затемно, проскочим. Выехали на Зарскую дорогу в 3.15 утра 9 августа. Мы понимали, что грузины дорогу контролируют, понимали, что остановят, проверят документы. Мы не подозревали, что они устроят засаду. Первая же пуля попала прямо в рулевое колесо. Я вышвырнул из машины всех, приказал им лежать и не двигаться. Грузины стреляли точно. Видимо, у них были «ночники». Альбина не выдержала. Конечно, ребенку, тем более девочке, страшно было под огнем — она поднялась и побежала ко мне. Снайпер попал ей в бок. Пуля прошла насквозь и вышла там, где сердце. Она умерла, ничего не осознав, через две секунды. Выходное отверстие было огромным. Крови было очень много. Именно в этот миг я осознал: НАС УБИВАЮТ. Это не была ошибка. Военные не приняли нас за осетинскую разведку или танк. Они устроили засаду на спасающихся из города беженцев. Я приказал всем ползти за мной к повороту дороги. Мы ползли, вжимаясь в грунт, как ящерицы, примерно 800 метров. Ночь, холодная земля, не видно ни черта. За поворотом я их оставил и вернулся к Альбине. Хотел дотащить к повороту. Не смог. Грузины снова стали стрелять. Срикошетивший камень очень больно ударил меня в лодыжку, и я закричал. Потом заставил себя затаиться. Лежал так полчаса до того момента, когда они начали спускаться. Их было трое. Они переговаривались на грузинском. Один спросил: «Добьем их?» Я валялся в огромной луже крови, вытекшей из раны на теле Альбины. Они посветили фонариком и решили, что мы оба убиты: «Зачем тратиться на дохлых. Еще будут живые». Когда они начали подниматься в гору, я понял: это мой единственный шанс. Я прополз под машиной и с земли дотянулся до замка зажигания. Бог меня любил в ту ночь, потому что моя простреленная машина завелась с первого раза. Сам не помню, как я запрыгнул за руль и скрылся за поворотом под грохот их пулемета. Уже из Владикавказа мы дозвонились кое-как Николаю. За то, что бросил тело его дочери, я себя ненавижу сильнее, чем этих грузинских подонков.
— Когда мне позвонили Гурам и моя жена и сообщили, что моя убитая дочь лежит где-то на Зарской дороге, я почти потерял разум. Русские миротворцы убедили меня не ехать туда сразу же. Они нашли бэтээр. Они прикрывали меня, пока я искал тело. Точнее говоря, мне нужно было узнать, которое из 15 тел принадлежит моей Альбине. Там стояли две расстрелянные машины-такси, 15 трупов лежали в машинах и на земле. Два трупа были детскими. Один из них и был труп моей 13−летней дочки. Я не смог ее похоронить по-человечески, так как цхинвальское кладбище находилось под сплошным обстрелом грузинской артиллерии. Миротворцы нашли мне одеяло. Я завернул в него дочь и похоронил в саду под яблоней. Альбина любила яблоки. Я хотел бы спросить у Саакашвили — он сказал, что его армия пришла «восстанавливать демократию в регионе». Что за демократию он имел в виду — право свободно убивать беженцев?
Подобных историй в Цхинвале мне рассказывали много. На улице Сталина стоит сожженная «семерка», где, по рассказам местных жителей, были убиты грузинскими танкистами несколько пассажиров. Сначала их сильно задели танком, потом добили и, облив соляркой, сожгли тела.
Я слышал о безумных сожжениях в сараях и церквях. Наиболее известным — с подачи одного российского телеканала — стал рассказ о беженцах, сожженных в церкви села Хетагурово. Я съездил в это село и встретился со священником, отцом Саурматом, который специально прилетел из Москвы, встревоженный этим известием. К счастью, история оказалась вымыслом. Церковь стоит на месте нетронутая. Никого в ней не сжигали. Правда, во дворе зияет воронка от мины.
Осетинские ополченцы рассказывали мне, что грузинские солдаты добивали ножами раненых русских миротворцев и кричали: «Мы не будем воевать с “осетрами” (осетинами. — “РР”), а будем резать русских, и Америка нам поможет». Эти же ополченцы с надеждой в глазах спрашивали меня:
— Что русские десантники говорят? Не собираются уходить? Не бросят нас? Если уйдут, грузины опять придут. Два штурма мы выдержали. Третий — вряд ли. Нас спасли русские. Нас спасла Россия. Не забудем этого. И грузинам тоже не забудем.
За околицей села Хвце стоял плач. Хоронили молодого ополченца Газзаева Инала, убитого в первую же ночь цхинвальских событий возле телецентра грузинским снайпером. Покойник, одетый в потертую джинсовую куртку, с белым платком на лице (ранение было в голову) лежал в скромном гробу, сколоченном из покрытых лаком реек. Мать убитого, его жена и сестра голосили хором. От тела уже шел ощутимый запах — ополченца нашли только на второй день, а на улице 35 градусов. Люди шепотом переговаривались: «Трое детей… жалко жену… надо бы уже выносить… надо бы им сказать…» Тело накрыли зеленым платком. Распоряжавшийся похоронами камуфлированный миротворец крышку гроба приколачивал почему-то камнем. Мне он сквозь зубы сказал:
— Шиш мы уйдем из Осетии! Уйдем — вот только приказ поступит — на Тбилиси. Или на Вашингтон!
Мade in USA!Жри!
Модераторы: Александр Зрячкин, наталья, Илья, DmitryChess
